Приговор авторам спектакля «Финист Ясный Сокол» — режиссерке Жене Беркович и драматургу Светлане Петрийчук — оставили в силе
«Мне очень плохо, — говорит маленькая худенькая женщина, практически девочка. Это — режиссерка Женя Беркович, осужденная на пять лет и семь месяцев колонии за постановку спектакля «Финист Ясный Сокол». Мы видим ее на экране, установленном в зале судебного заседания Верховного суда. Здесь рассматривают кассационные жалобы адвокатов на приговор 2-го Западного окружного военного суда и апелляционное постановление Военной коллегии апелляционного суда в отношении обвиняемых в «оправдании и пропаганды терроризма» — авторов спектакля «Финист Ясный Сокол».
Представление
Я впервые в этом здании Верховного суда. Это военная коллегия, где рассматриваются кассации на приговоры по террористическим и военным преступлениям. В коридоре перед судейским залом неожиданно оказывается «зимний сад»: множество огромных растений в больших кадках, у окна — рояль, накрытый чехлом. Вся эта необычная обстановка, вероятно, должна настроить посетителей на благостный лад, нас как бы призывают философски принять судейские решения, которые оглашают в помпезном зале заседаний.
Огромная люстра, красный герб России возвышается над тремя судейскими креслами, в свою очередь, украшенными резными российскими гербами.
С каждой стороны — длинные полированные столы с зелеными кожаными креслами. Пять адвокатов сидят напротив военного прокурора Андрея Овчаренко.
Осужденные присутствуют в зале по видеосвязи. Два больших экрана: в одном «окошке» — Женя Беркович, она находится в ИК-3 Костромской области.
В другом «окошке» — Светлана Петрийчук. Она участвует в суде из Можайской колонии.
Журналистам запрещено фотографировать, за каждым зорко наблюдают судебные приставы в военной форме. Зал заполнен наполовину. Поддержать осужденных пришли их коллеги — артисты, режиссеры, театральные критики — и просто сочувствующие. На процесс аккредитовалось чуть больше десяти журналистов.
Судья-докладчик зачитывает краткое содержание кассационных жалоб. Потом по очереди выступают адвокаты. Все они аргументировано перечисляют нарушения, допущенные в приговоре и в апелляционном постановлении. Адвокаты Жени Беркович Елена Орешникова и Ксения Карпинская обращают внимание на то, что судьи обеих инстанций не определились, за что осуждены Беркович и Петрийчук: за «оправдание терроризма» или за «пропаганду терроризма». «Защита обращала внимание суда на то, что обвинение не разделяет понятия «оправдания» и «пропаганды» терроризма, в отличие от диспозиции статьи, которая им вменяется».
Адвокаты подчеркивают, что такая позиция судей — не только нарушение закона, это помешало обвиняемым защищаться, ведь невозможно защищаться от неконкретного обвинения. Непонятно, что в действиях Беркович суд считает «оправданием терроризма», а что — «пропагандой терроризма».
«Как можно все перевернуть с ног на голову?»
Говорят защитники Беркович и о том, что судья первой инстанции Юрий Массин, и вслед за ним судьи апелляционной инстанции запутались в видеозаписях спектакля и читки спектакля, содержание которых сильно отличается, они не смотрели ни спектакль, ни видеозаписи, поэтому сделали неправильные выводы.
Адвокат Карпинская рассказывает военным судьям, о чем был спектакль «Финист Ясный Сокол». Она подчеркивает:
«Это был антитеррористический спектакль, он рассказывал о судебных процессах над женщинами, которых завербовали террористы. Это был спектакль-предостережение».
Адвокат объясняет, что именно такой смысл был заложен в этот спектакль, и антитеррористические идеи спектакля были прописаны и в техническом задании Союза театральных деятелей, когда на постановку этого спектакля давался грант. Идею пьесы поняли и эксперты премии «Золотая маска», которые присудили Светлане Петрийчук премию за написание пьесы. «Как можно было осудить на пять лет автора спектакля, который предостерегал девушек от вербовки! Все перевернуто с ног на голову», — возмущается адвокат Карпинская.
Все адвокаты напоминают судьям об основных доказательствах, положенных в основу приговора и одобренных в апелляции: деструктологическая экспертиза Романа Силантьева, которая ни в коем случае не должна была быть принята судом, также как и психолого-лингвистическая экспертиза специалиста ФСБ Светланы Мочаловой, потому что в материалах дела отсутствуют документы об их квалификации. Суд первой инстанции не вызвал этих экспертов на допрос, и не обратил внимания на заключение Минюста России о том, что «деструктологическая экспертиза как вид (род) не существует и не может быть включена в Перечень экспертных заключений».
Адвокаты оценивали и показания секретного свидетеля «Никиты», которые противоречат показаниям других свидетелей по делу, как свидетелей обвинения, так и защиты.
«Артистки, которые играли в спектакле, на суде заявляли о том, что спектакль никак не оправдывал терроризм, да они сами никогда бы и не стали играть в том спектакле», — сообщила военным судьям адвокат Карпинская.
Защитники и в своих жалобах, и в выступлениях приводили много примеров и аргументов, доказывая незаконность и обвинительный уклон приговора и апелляционного определения. Адвокаты Карпинская и Орешникова просили суд отменить приговор и оправдать Женю Беркович. Третий адвокат — Игорь Павловский — предложил суду отправить дело на новое рассмотрение. Защитники Светланы Петрийчук Сергей Бадамшин и Марина Куракина выступили за оправдание своей подзащитной.
«Решения принимались какими-то неведомыми нам людьми»
После защитников выступила Женя Беркович. Она встала, и даже на плохой видеозаписи из колонии было видно, как она похудела. Ее голос звучал чуть хрипло, и не все слова было хорошо слышно. Но то, что было слышно, кажется, никого из присутствующих в зале не могло оставить равнодушным. Как мы узнали вскоре, речь Беркович никак не задела ни прокурора, ни «тройку» судей.
А Женя Беркович в своей восьмиминутной речи очень коротко и просто, а главное — доступно для всех рассказала о том, что на самом деле произошло в «театральном деле — 2», как еще в самом начале окрестили «дело Беркович–Петрийчук» некоторые журналисты:
«Нас осудили за спектакль, который суд не посмотрел… В деле достаточно нарушений, чтобы все прекратить, отменить, оправдать. Дело даже не должно было быть заведено. Оно должно было исчезнуть. Тем не менее все произошло. Третий год мы в тюрьме, больше полугода мы в колонии. Это может означать одно из двух: либо все оперативные сотрудники, судьи, прокуроры всех инстанций были внезапно поражены каким-то ментальным недугом, потому что человек с юридическим образованием или даже без не может не обращать внимания на все эти нарушения и совершить эти нарушения. Этого просто не может быть. Либо эти решения на всех этапах принимались не в связи с законом, а какими-то неведомыми мне людьми по каким-то неведомым нам причинам. Других вариантов нет: либо все правда сошли с ума и не обратили внимания на то, что деструктология не существует, и я говорю ни о каких-то вещах, которые требуют мнения, интерпретации или какой-то позиции, а если в деле нет документов об образовании госпожи Мочаловой (доказывающих ее компетентность, как эксперта. — Ред.), значит, их нет, и нечего интерпретировать; если не существует деструктологии — значит, ее не существует. Или действительно все эти решения, финальные решения: суда первой инстанции и суда второй инстанции, — к задаче исполнять законы и наказывать виновных не имеют никакого отношения. Люди где-то приняли некое решение, единственная цель которого — сделать лично мне плохо. И побочным эффектом еще довольно большому количеству довольно беспомощных людей. Если это так, я не буду сейчас говорить о Светлане, она сама скажет о себе, если речь обо мне, то эта цель полностью достигнута: мне плохо. Одну бабушку, которая не дожила до 90 лет, мы похоронили еще до приговора, вторая бабушка, которая находилась на моем иждивении, когда я еще была на воле, — это самый близкий мне человек, и да простят мне другие родственники, давайте будем называть вещи своими именами, как бы это страшно ни было, она не доживет до конца моего срока, то, что здесь называется, «до звонка».
Она практически не слышит, не ходит. Даже те копеечные минуты в месяц, которые я могу здесь получить, чтобы ей позвонить по телефону, она меня не слышит. Она не проживет еще три года и четыре месяца. Она очень тяжело больной человек, ей скоро будет 92 года. Двое моих детей приемных с тяжелой ментальной инвалидностью.
Их состояние становится хуже, и хуже, и хуже. Несмотря на то что физически и по паспорту они совершеннолетние, их особенности таковы, что они— дети, и детьми они останутся. Я — их мама, и их мамой, я надеюсь, останусь. Они потеряли маму. Для них это — настоящая потеря. Каждаяй из них уже переживала несколько потерь родителей. Со старшей дочкой по телефону говорить почти невозможно, с младшей по разным причинам тоже: у них просто нет мамы.
И в конце концов, есть я. Я сейчас нахожусь в плохом физическом и психологическом состоянии. Я не люблю жаловаться о себе, но состояние мое плохое, и становится хуже. У меня тяжелый депрессивный эпизод, с которым сделать ничего невозможно в этих условиях, потому что получить необходимые препараты я не могу, психиатра здесь нет. Уже не один месяц он не приезжает. Не то что меня как-то специально мучают в колонии ИК-3, никого не мучают в ИК-3. Просто — это тюрьма, это реальный срок. Нам запрещено получать книги, мне запрещено заниматься своей профессией в любом виде.
Но это все, конечно, можно было бы пережить, я — взрослый человек. Но я не могу нормально есть и спать и получать свои таблетки, все это может плохо кончиться, а не хотелось бы.
Еще раз: я не знаю, кто все эти люди, которые принимали эти решения. Я знаю, кто те люди, которые принимали эти решения формально, начиная с оперативных сотрудников и заканчивая апелляционным судом. Кто бы ни были эти люди и почему они хотели сделать нам плохо, я не понимаю, неужели у государства российского нет более могущественных врагов, чем 90-летняя старуха, двое больных сирот и две не очень крупные и не очень здоровые женщины? Неужели не с кем больше бороться? Неужели нельзя остановиться?
В конце концов, какая-то часть этих людей, как я полагаю, мужчины — офицеры, люди с каким-то представлением о чести. Возможно, оно не совпадает с моим. Но каким бы это представление ни было, я прошу вас, ваша честь, и тех, кто слышит и принимает решения, пожалуйста, остановитесь. Я прошу отменить приговор и вынести любое решение, которое позволит мне и Светлане выйти на свободу».
Разные уголовные кодексы
Светлана Петрийчук, в отличие от Жени, сказала всего несколько слов. Она заявила, что все так же невиновна и попросила ее оправдать.
И после этой пронзительной речи Жени Беркович, практически крика о помощи, крика SOS, военный прокурор Овчаренко попросил «тройку» судей оставить приговор без изменения, потому что все законно, обоснованно, и он нисколько не сомневался в законности экспертов и их заключений. Судьи удалились на совещание и через полчаса-сорок минут вышли и оставили приговор и апелляционное определение без изменения.
Тройка юристов — судьи Верховного суда: Александр Воронов, Сергей Сокерин, Александр Замашнюк. В нормальном правовом государстве это, кажется, вершина юридической профессии. Они должны были внимательно изучить жалобы пяти адвокатов. Ведь, как справедливо сказала Женя Беркович, «для юриста и не юриста нарушения в деле очевидны». А ведь «дело спектакля «Финист Ясный Сокол» для адвокатов Беркович и Петрийчук — одно из десятков, сотен дел, некоторые из них были выиграны в судах. Но, когда слушаешь юристов-адвокатов, а затем получаешь решение суда от других юристов, облаченных в черные мантии, задаешься вопросом: «Какими кодексами руководствуются одни и другие? Не разные ли у них Уголовный и Уголовно-процессуальный кодекс?»
Источник: Новая газета
19 августа, 12:51